– …Деточка, не спи! – Вилли Максович прервал мои воспоминания о вчерашнем, тронув за плечо. – Мы с десантом взлетаем на «Михее», а через шесть минут и ваша группа на «Проньке». А пока гляди в бинокль, будет красиво. Орнитолог Ильясов постарался… Три. Два. Раз.

И – полетели попугаи! Их было всего штук пятнадцать, но разброс цветовой гаммы радовал глаз: от светло-зеленых венесуэльских амазонов до красно-желто-лазурных травяных. «Привет! Это Наждачный!.. Привет! Это Наждачный!.. Привет! Это Наждачный!» – вопили носители, перебивая друг друга. Из-за громких удодовских «казачков» ор наших засланцев не проникал внутрь лагеря, но охранные казаки, конечно, услышали и увидели и возбудились необычайно.

Идею пернатой атаки Фишеру подсказал Вальков. За последние годы всю городскую стражу – от муниципальных полицаев до частной охраны – так часто науськивали на оппозицию во всех видах, что никто из пестрого охранного войска даже не стал задумываться, откуда в Ольгинском районе оказалась стая столичных крылатых агитаторов. Сработал инстинкт: хватать и держать! Минуты не прошло, как сперва один хранитель ворот, потом второй, а следом за ним и вся толпа папах, черкесок, нагаек и лампасов ломанулись в поле – ловить летучий аудиоблог.

В пылу погони никто не обратил внимания на проплывающую над ними бело-синюю почтовую колымагу, а зря. Потому что в ту секунду, когда охранники сгрудились особенно плотно, дно дирижабля раскрылось. Оттуда прицельно упала огромная сеть. Шустрые попугаи успели выпорхнуть из-под нее, а казаки – нет, и сеть накрыла их всех разом. Через полминуты они бы, наверное, выпутались, однако этих минут у них не было: с холма уже сбегали вниз волонтеры, а впереди них ехал БТ-2, громко тарахтящий и особенно грозный в клубах пыли. Накануне Леля заново покрасила ствол танковой пушки – и поди проверь, трухляв он внутри или нет…

Продолжения этой сцены я, к сожалению, не увидел, потому что уже бежал к трапу «Проньки», из которого мне махал рукой капитан Буров. Когда же мы взлетели и я глянул вниз, то толпы, обмотанной сетью, в поле зрения не было – волонтеры отконвоировали казаков в тыл, а танк въехал в ворота и остановился там, перекрывая пионерам пути к бегству.

Сверху турбаза выглядела почти так же, как и на черно-белой схеме Бурова, но имелись и отличия. Белый цвет в реальности почти отсутствовал. Дорожки, изображающие пентаграмму, были темно-красными, трава на газонах – предсказуемо зеленой, зато крыши домиков оказались все сплошь разноцветными и смахивали на коньячные этикетки: по крайней мере, почти на каждой красовались звездочки – разное количество. Всезнающий Раткевич еще вчера мне рассказал, что семь лет назад, когда молодежное министерство взяло под крышу Пионерскую дружину, отрядам предписано было соревноваться друг с другом, кто сколько хороших поступков совершит, и отмечать победы звездочками. При этом пионерам быстро объяснили, что для Родины особенно хорошо, когда ее врагам плохо, а врагами Родины оказывались не только патлатые анархи, но и все, кого назначат свыше. Сегодня это чересчур любопытные журналюги, завтра – писатели-фрондеры, послезавтра – галеристы, выставляющие не тех художников, и так далее. По зову Родины пионерчики врывались на выставки, плескали мочой в газетчиков, писали гадости на стенах театров и пикетировали посольства неправильных стран. Позже Минмолодежи накрылось медным тазом, его шефы, получив неслабые премиальные, уехали к теплым морям, а пионерам осталась болтовня о Родине, турбаза в Ольгинском районе, звездочки на крышах и привычка к пакостям – не ради соревнований, а под конкретный заказ. И никакой разницы, кто сейчас смотрящий, Сверчков или Рыбин. «Даже если их куратором стала бы мать Тереза, а спонсором – великий гуманист Альберт Швейцер, вряд ли пионеров можно перевоспитать, – говорил Витольд. – Разогнать к чертям Осколково – лучший выход».

Самого Раткевича не было сейчас на борту рядом с нами: несмотря на обиды и протесты научного консультанта, Фишер в итоге запретил ему участвовать в десанте и оставил в лагере – как слишком ценного специалиста. Жаль, что Витольд сейчас не видит, как сбывается его пожелание, думал я, наблюдая с «Проньки» за экспресс-посадкой «Михея». Сине-белая гондола дирижабля еще не коснулась травы газона, а уже из двери кабины и из балластных люков стали выпрыгивать на землю фигуры – длинные и черные, как будто Вилли Максович сумел себя растиражировать. Десятка два таких фигур окружили столовую, где как раз насыщалась очередная смена, и полосатыми жезлами принялись загонять обратно всех, кто пытался выбежать. Еще несколько десятков черных десантников, подчиняясь не слышимым мною командам, разбились на три группы, чтобы побыстрей взять под контроль жилые корпуса.

Сверху я, конечно, не видел лиц, но знал, что каждую из групп возглавляет либо Наждачный, либо Вальков, либо сам Фишер. Отделить «наших» от «ненаших» даже издали было легко – по цвету: наступательно-черный преобладал и теснил все остальные цвета. При этом серьезных драк на территории турбазы я пока не заметил – сработал эффект неожиданности и не только он. Вчера уже за полночь Вилли Максович объяснил мне наконец свой замысел.

«Кого наверняка боятся Утрохин и его пионерчики? – Фишер загибал и сразу разгибал пальцы. – Добрых самаритян? Нет! Иннокентия Ломова? Нет! Андрея Наждачного с его волонтерами? К сожалению, тоже нет. Может быть, нашу полицию? Тысячу раз нет – она их не трогает. Если они кого реально боятся, то только меня: Черного Плаща, который однажды им уже навалял. Раз так, устроим массовый Десант Черных Плащей. Среди волонтеров, понятно, нет моих двойников, но так и пионерчики, в большинстве, меня не видели, а только про меня слышали. Мы прочесали костюмерные шатры, выбрали оттуда все, что более-менее подходит по цвету и фактуре, и нарядили волонтеров, которые повыше ростом. Если бы под рукой была моя оружейка, я раздал бы десантникам хоть полицейские дубинки – у меня припрятано два ящика. Но для реального боя в лагере ничего нет, пацифисты хреновы. Представь, в костюмерной у них нашлись только жезлы ГАИ. Как оружие – одна видимость, зато уж на всех хватит…»

По команде Бурова пилот «Проньки» совершил мягкую посадку на газоне рядом с домиком, отмеченным флагом с горном-барабаном. Чувствуя мое нетерпение, капитан, Коля Доскин и полдюжины черных плащей, приданных нам для поддержки, расступились, чтобы выпустить меня первым. Спасибо, спасибо! Я спрыгнул на траву, взмахнул полосатой палкой и бросился к открытым дверям. Оттуда выскочил долговязый мордатый пионер с повязкой «звеньевой», дико глянул на черные плащи, получил от меня пинка и заметался, не зная, в какую сторону удирать. Но я не обращал на него внимания – я влетел в домик. Людей не было, пустые комнаты переходили одна в другую. Первая была заставлена длинными серыми картонными коробками с этикетками, изображающими барабанные палочки. На бегу я поддел ближайшую коробку носком ботинка и чуть не вывихнул ногу: внутри лежали тяжелые бейсбольные биты.

В следующей комнате узкую дорожку проложили между штабелями других коробок – уже с этикетками-горнами. Я, действуя осторожнее, подтолкнул одну плечом, но она оказалась на удивление легкой, и весь ряд справа от меня стал разваливаться и опадать, а коробки – раскрываться. Никаких горнов внутри не было, зато по полу рассыпались сотни красных ромбиков-стикеров. В глаза бросились крупные надписи: «Предатели», «Извращенцы», «Враги России», «Шакалы Госдепа» и еще какие-то – на бегу некогда было разглядывать. Наверное, этими стикерами пионеры оклеивали стены и двери тех, на кого науськивали их дружину. Некоторые наклейки выглядели свежеотпечатанными, другие изрядно выцвели, но выбрасывать этот мусор пионеры явно не торопились: вдруг еще на что-нибудь сгодятся?